Перейти к содержимому

Евгения Федорова. На островах ГУЛАГа: воспоминания заключенной

Мои друзья и коллеги иногда спрашивают, как я выбираю книги? Ведь сегодня столько деловой литературы! Во-первых, если читая, я проникаюсь идеями автора, то ссылки на источники вызывают у меня доверие. Так формируется список перспективных книг для чтения. Во-вторых, поскольку я сам бывший издатель, для меня важную роль играет и качество изданий. Под качеством я понимаю, и подбор книг, и перевод, и корректуру, и дизайн обложки, и бумагу, и даже способы продвижения. В этом смысле мне импонирует издательство «Альпина Паблишер» – высокий профессиональный уровень! В какой-то степени я доверяю их выбору. Именно поэтому я обратил внимание на книгу Евгении Федоровой. На островах ГУЛАГа: воспоминания заключенной. М.: Альпина Нон-фикшн, 2012 г. – 496 с.

И не прогадал.

Нужна ли менеджеру гражданская позиция!? Вопрос, скорее, риторический. Поэтому «На островах ГУЛАГа» вполне отвечает пути менеджера. Книга напоминает нам о трагическом периоде истории России (а были ли другие!?). Я увидел в ней предостережение от единогласного принятия «линии партии». Только разнообразие мнений, право на инакомыслие, остановят нашу страну от очередного тоталитаризма…

Скачать заметку в формате Word

Один умный человек еще несколько столетий назад сказал, что демократия — это право не избирать и не быть избранным. Ни тоталитаризм, ни демократия не дают подлинной свободы; и та, и другая система принуждает человека поступать вопреки его воле, но при демократии его не заставляют это одобрять. Это и есть главное завоевание демократии — право сказать «нет». Это действительно великое право. При тоталитаризме несогласных убивают; при демократии их игнорируют. Демократия — меньшее из двух зол…
Юрий Нестеренко

Позвольте напомнить вам, что происходило с несогласными в нашей стране в 30-х годах ХХ века…

«Водораздел»

…Всякая отправка на этап занимает уйму времени. Проверка формуляров, обыск чемоданов и мешков, причём выбрасываются все «личные» алюминиевые миски, ложки, иголки, ножницы – как будто можно в лагере прожить без этого нехитрого имущества! Лагерное начальство же, видно, убеждено, что ложкой можно перепилить проволочное заграждение, а иголкой уложить наповал «попку» на вышке!

Должно быть, им виднее – ложки и миски выбрасывались всегда и везде, а потом неизменно заводились новые, вымененные на пайку хлеба, зачастую, у тех же конвоиров.

Потом – бесконечное пересчитывание, потому что то оказывалось, что одного недостаёт, то вдруг появлялось двое лишних!

Этап наш был огромный, человек в пятьсот, и погрузили нас на баржи только к вечеру, когда многих ноги уже больше не держали. К счастью, баржи были открытыми, и когда мы кое-как улеглись на полу трюма вповалку – над нами алело северное ночное небо, и дышать можно было полной грудью. Все устали от напряжения бесконечного стояния, и быстро задремали.

Разбудил утренний холодок, забравшийся за ворот несмотря на то, что и справа, и слева люди боками грели друг друга. Чья-то теплая ладонь пожала мою руку. Рядом лежал Андрей.

Помню, как дивно расцветала пожаром заря над головой, как несмело и сладко замирало сердце; как всё было призрачно в морозном хрустальном воздухе. Было страшно пошевельнуться, или вздохнуть поглубже, чтобы не нарушить, не сломать это колдовство…

Но всё имеет конец. Баржа куда-то пристала, и зычные крики конвоиров: – А ну, встать!.. Шевелись!… – сломали сказку и вернули нас на землю. Нас стали «выгружать».

…С утра ещё тонкие льдинки затягивали лужи, и жирная чёрная грязь неохотно расползалась под ногами. Но часам к десяти она превратилась в жидкое месиво и шумно чвакала, замешанная сотнями подошв.

Наш лагпункт назывался «Южным», и говорили, что до него недалеко – километров 18–20, не больше. Но огромный этап наш, растянувшийся живой гусеницей на километр в длину, двигался очень медленно.

Идти обочиной, где ещё не было жидкой грязи, конвоиры не позволяли. Вещи мы тащили сами, и многие, выбившись из сил, бросали на дороге чемоданы, наспех соорудив из рубахи мешок и заталкивали в него то, что помещалось.

Я тоже хотела оставить мой маленький деревянный чемоданчик, но Андрей и ещё двое мужчин из нашего ряда взялись помогать мне и тащили его поочередно.

Несколько раз мы присаживались на обочине дороги, что-то жевали. Почти у всех было с собой что-нибудь съестное – ведь даже на пересылке был ларёк, где можно было купить печенье, конфеты, папиросы. Денег на этот раз не отбирали, очевидно считая этап недолгим.

К вечеру мы приползли к колючей ограде. Но прежде чем впустить нас в «зону», снова началась проверка по формулярам, пересчитывание и обыск. Опять бесконечное стояние у вахты, и когда изнеможденные люди присаживались прямо в дорожную грязь, даже конвоиры на них не кричали. Но вот, наконец, мы в лагере.

Маленькая хатка – хибарка – единственный женский барак.

На сплошных нарах здесь живут 34 женщины – всё женское население лагпункта. У каждой не менее двух, а то и по три, и по четыре «креста» – так почему-то в лагерях обозначалась степень заразности. Сифилитички все до единой.

На собственном опыте я убедилась, что сифилис далеко не так уж заразен, как это считает медицина.

Женщины – уркаганки не считались с тем, что твоё, что чужое; ложка, миска, котелок – что подвернулось под руку, то и ладно. Их не волновало своё это полотенце или чужое; чья это подушка, а то и просто – чья это постель? То ли спьяну бухнулась куда попало, то ли лень встряхнуть свою, но зачастую, придя с работы, заставала я на своей постели спящую бабу, и растолкать её не было никакой возможности.

…В ту самую первую ночь, верней под утро, когда в бараке стало уже совсем светло, я, проснувшись, вдруг увидела, как повешенное мною на столб платье вдруг взмыло в воздух и потихоньку начало подниматься к потолку, пока не исчезло в чёрной дыре.

В изумлении я что-то крикнула, и дружный, даже добродушный хохот был мне ответом. Впрочем, тем же утром я выменяла обратно своё платье на пайку хлеба, а так как свою собственную снедь, сбереженную на этапе, сама разделила между моими сожительницами – в бараке их было не так уж много – большинство околачивалось у своих «хахалей» по другим баракам, то тут же стала «своей в доску», и женщины из нашего барака никогда меня больше не обижали.

Скоро выяснилось, что вообще в бараке спать невозможно, даже тогда, когда ноги подкашивались от усталости.

Пропорционально возрастающей жаре, возрастало и полчище клопов, выгоняя нас из барака, и мы устраивались где-нибудь поодаль, на свежем воздухе.

Но всё это пока ещё было впереди.

А теперь, несколько слов о том, как прошла эта первая ночь для мужчин нашего этапа. Пока нас проверяли и пересчитывали, настала северная карельская ночь. Когда наше «стадо» наконец оказалось по внутреннюю сторону вахты, мужчин со всеми их пожитками погнали в большой и длинный барак, с виду больше похожий на скотный двор или конюшню – с такими же узкими горизонтальными прорезами окон, какие бывают на скотном.

Конечно, света сквозь эти окна, даже и светлой карельской ночью, проникало мало, а освещения в бараке вовсе никакого не было.

Ощупью, натыкаясь друг на друга, на вещи и нары, живой поток людей втекал в барак и, наконец, за последним закрылись двери, и загремели засовы и замки. Люди были «размещены» на ночь.

Среди ночи в запертом бараке поднялось нечто невообразимое. Дело в том, что длинный барак был перегорожен посредине сплошной дощатой стеной. В одной половине находились вновь прибывшие этапники – 58-ая статья, а в другой жившие здесь уже давно мужчины – уркаганы.

Урки – народ энергичный и сообразительный, если ещё не успели стать доходягами. Информация у них поставлена отменно, и они всегда знают всё, что делается в лагере.

Они, не мешкая, разобрали перегородку, и в темноте и давке начался невиданный грабёж.

Тащили и отнимали не только чемоданы и мешки – раздевали догола и избивали сопротивляющихся.

Крики, вопли, призывы начальства и конвоя, грохот, мат сотрясали не только барак, а и весь небольшой клочок земли, который назывался лагпунктом… Но ни один конвоир не приблизился к бараку, ни одного выстрела, хотя бы в небо, для острастки не раздалось с вышек… Это никого не касалось.

На нашем лагпункте не было ни одного дерева или даже самого сухого и пыльного куста. Только несколько деревянных бараков, а за ними ямы от выкорчеванных когда-то здесь росших деревьев.

По вечерам, в короткое время от ужина, который был для нас и обедом, до отбоя, вокруг каждой ямы собиралась своя компания. И даже урки не занимали «чужой» ямы…

Когда мы приплетались с лесоповала, а другой работы здесь вообще не было, уже пережив параксизмы голода, с равнодушно сосущей тупой болью под ложечкой, наша компания занимала свою яму, а я с ведром и пятью-шестью талончиками отправлялась за «обедом».

Дело в том, что женщинам все же наливали погуще, а иногда вплескивали в ведро лишний черпак.

Меню не было разнообразным – почти всё лето варили «затируху» на «бульоне» из толчёных сухих костей – этот порошок плавал в супе вроде нерастворимого гравия.

Это было и «первое» и «второе» – да ещё и без соли. Но привыкнуть, очевидно, можно ко всему.

Я приносила ведро и разливала варево по мискам. Ели медленно и молча, потому что, когда начинали есть, притаившийся было голод снова оживал и начинал бушевать в наших желудках. И когда в молчании только клацали о миски наши железные ложки, откуда-то, как из-под земли, появлялись крысы…

Они рассаживались полукругом возле ямы и как зачарованные не отрывали от нас своих блестящих и жадных глаз. Через короткое время, как по команде, вдруг они делали короткий бросок вперед, и снова замирали. Ещё шаг – и опять, как статуи… Ещё бросок…

Но тут кто-нибудь из нас не выдерживал и принимался звенеть ложкой о край миски: – Брысь вы, окаянные!

Крысы неохотно отодвигались задом, потом снова начиналось медленное наступление.

Чтобы прогнать их совсем, надо было встать, затопать ногами, или запустить в них чем-нибудь.

Удивительно, чем питались эти жирные, мерзкие твари там, где люди умирали с голоду?!

В «урочьих» ямах горели маленькие кострики и на них в жестяных манерках булькало варево – варились крысы. Говорили, что они были вкусные и нежные, вроде крольчатины.

Когда мы стали «своими» и завели знакомство с некоторыми из урок, мне не раз предлагали отведать белого и аппетитного на вид крысиного мяса – такой кругленький и аккуратный окорочок. Но стоило вспомнить, как эти пестро-рыжие, тяжёлые твари с омерзительными голыми длинными хвостами, одна за другой шныряют в уборной, скатываясь вниз по стенам, нахально снуют по стульчаку, прямо по ногам – и отвратительная спазма перехватывала горло… Не могу! К чертям!..

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *