Автор книги – американский журналист Сильвия Назар, написавшая прославленную биографию математика Джона Нэша (на русском языке пока не издана), по которой был снят фильм «Игры разума». «Великая цель» – это процветание максимально возможного количества обитателей земного шара. «Путь к великой цели» начинается в середине XIX века, века королевы Виктории и ее всемогущей империи. Но уже очень скоро мир охватывает одна катастрофическая война, а за ней и другая. Правительства по всему миру – от коммунистических до самых что ни на есть капиталистических стран – играют все большую роль в экономической жизни. Экономические теории на глазах становятся повседневной практикой, а некогда кабинетные ученые – Джон Мейнард Кейнс, Ирвинг Фишер, Йозеф Шумпетер – отчаянно спорят между собой и заставляют политиков считаться со своим мнением. «Путь к великой цели» – захватывающая панорама политической и интеллектуальной жизни людей, стран и континентов, от викторианской Англии до современной Америки и Индии, от Карла Маркса и Чарльза Диккенса до Милтона Фридмана и Амартии Сена.
Сильвия Назар. Путь к великой цели. История одной экономической идеи. – М.: АСТ, Corpus, 2013. – 704 с.
Скачать конспект (краткое содержание) в формате Word или pdf
Купить книгу в Ozon или Лабиринте
Книга посвящена не столько развитию экономической мысли вообще, сколько истории одной идеи, родившейся в золотой век до Первой мировой войны – идеи превращения экономики в инструмент управления обстоятельствами жизни человека.
АКТ ПЕРВЫЙ. НАДЕЖДА
Пролог. МИСТЕР СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ПРОТИВ СКРУДЖА
Англиканский священник Томас Роберт Мальтус выдвинул теорию народонаселения. Его Опыт о законе народонаселения, опубликован впервые в 1798 г. Мальтус вывел постулат о том, что человеческие популяции всюду и везде стремятся расти быстрее, чем увеличиваются запасы продовольствия. Таким образом, Мальтус пришел к неизбежному выводу, что «бедные с течением времени будут жить намного хуже». Рассуждение Мальтуса показалось настолько убедительным как консервативным, так и либеральным налогоплательщикам, что в 1834 году парламент принял Закон о бедных, согласно которому государственные пособия выделялись только тем, кто соглашался переселиться в работные дома при церковных приходах.
Работные дома представляли собой тюрьмы, где мужчины и женщины жили раздельно, выполняя неприятную принудительную работу и соблюдая жесткую дисциплину, и получали взамен место для ночлега и «три порции жидкой каши в день, луковицу дважды в неделю и половину булочки по воскресеньям». Возможно, в большинстве работных домов рацион не был таким скудным, как описано в романе Чарльза Диккенса, однако нет сомнений, что именно к этим учреждениям у рабочего класса было больше всего претензий.
Стремясь внести свой вклад в защиту бедных, Диккенс в начале 1843 года начал писать историю о духовном перерождении богатого скряги – Рождественская песнь. Диккенс хотел, чтобы экономисты перестали рассматривать бедность как естественный феномен. Диккенс осознавал, что материальные условия жизни «девяти десятых человечества» уже не были неизменными, предопределенными «слепым и безжалостным прошлым» и неподконтрольными человеку. Убежденный в том, что экономические обстоятельства подвластны человеку, он был в тоже время скептически настроен по отношению к утопическим схемам и «искусственным обществам», изобретаемым радикальными элитами.
Глава I. ВСЕ ТОЛЬКО ЗАРОЖДАЕТСЯ: ЭНГЕЛЬС И МАРКС В ЭПОХУ ЧУДЕС
В ноябре 1847 года Фридрих Энгельс и Карл Маркс приехали в Лондон на конгресс Союза коммунистов. Конгресс проголосовал за принятие их манифеста и провозгласил своей целью «свержение буржуазии, уничтожение частной собственности и отмену наследственных прав». Энгельс хотел, чтобы текст представлял собой «простой исторический очерк», и предложил назвать его «Коммунистическим манифестом». Он считал важным рассказать об истоках современного общества и объяснить, почему оно обречено на саморазрушение. «Манифест» представлялся ему Книгой Бытия и Откровением в одном флаконе.
На протяжении многих столетий по мере возникновения и падения империй, увеличения и уменьшения богатства стран небольшое и размазанное по поверхности земного шара население увеличивалось незначительно. При этом неизменными оставались материальные условия существования — именно они обрекали на бедственное положение громадное большинство людей. Промышленная революция — хватило двух-трех поколений — продемонстрировала, что богатство страны может возрастать не на какие-то сотые доли, а многократно. Она поколебала основной принцип человеческой жизни: подчиненность человека природе и ее жестокой диктатуре. Прометей похитил у богов огонь — промышленная революция подтолкнула человека к захвату власти.
Энгельс и Маркс яснее большинства своих современников осознавали новизну общества, в котором выросли, и были наиболее последовательны в своих попытках выявить последствия этой новизны. Острота их восприятия хотя бы отчасти объясняется тем, что они приехали в Англию в роли, так сказать, иностранных корреспондентов из страны, которой еще предстояло пройти через промышленную революцию. Путь из немецких Трира и Бармена в Лондон был путешествием в будущее.
Англия была колоссом современного мира. «Если поставить вопрос, какой народ больше всего достиг, то никто не станет отрицать, что этим народом являются англичане», — признавал Энгельс. Промышленность и торговля сделали эту страну самой богатой в мире. Между 1750 и 1850 годами ее внутренний валовой продукт (стоимость ежегодно производившихся в стране товаров и услуг) увеличился в четыре раза, а за сто лет он вырос больше, чем за предыдущую тысячу.
Джон Стюарт Милль в своем 1000-страничном трактате Основы политической экономии, опубликованном в 1848 году, писал: «Требования трудящихся стали основным вопросом современности». Милль считал, что экономикой управляют законы природы, которые столь же неподвластны человеческим желаниям, как и законы гравитации. «К счастью, — писал Милль, — в законах стоимости нет ничего, что осталось бы выяснить современному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной».
Давид Рикардо в промежуток между 1809 годом и своей безвременной смертью в 1823-м не только заново представил блестящие, хотя и часто небрежно высказанные идеи Адама Смита в виде внутренне согласованных, четко изложенных математических принципов, но и предложил целый ряд собственных идей, касающихся преимуществ торговли как для богатых, так и для бедных народов, и того, что специализация стран максимально способствует их процветанию (подробнее см. Почему странам с низкой производительностью тоже находится место в мировом разделении труда?). Тем не менее его Начала политической экономии и налогового обложения отпугнули многих потенциальных читателей как абстрактной манерой изложения, так и мрачными выводами. Миллю не удалось превратить политэкономию в науку, которая может увеличить совокупность счастья и свободы человека или повысить его власть над обстоятельствами.
Начиная заниматься экономикой в 1844 году, Маркс не собирался обличать капитализм с точки зрения морали. Он также не ставил своей задачей склонить капиталистов на свою сторону. Основной целью его великого труда было «математически точное» доказательство того, что система частной собственности и свободной конкуренции не может работать и поэтому «должна произойти революция». Он хотел раскрыть «закон движения современного общества». При этом он планировал представить труды Смита, Мальтуса, Рикардо и Милля как ложную религий. Подзаголовок он выбрал такой: «К критике политической экономии».
Доктрина Маркса основывается на предположении, что вся стоимость, включая прибавочную, создается за счет рабочего времени трудящихся. Он не утверждал, что рабочим для производства товара не нужен капитал — фабрики, станки, инструменты, запатентованные технологии и тому подобное. Он просто считал, что капитал, предоставляемый собственником, является всего лишь продуктом прошлого труда. Маркс утверждал, что откладывать на завтра потребление того, что можно потребить сегодня, рисковать своими ресурсами, налаживать бизнес и управлять им не значит создавать стоимость, а потому эти действия не заслуживают вознаграждения.
Маркс собрал убедительные свидетельства того, что во второй половине XVIII и в первой половине XIX века уровень жизни рабочих был нищенским, а условия труда — ужасающими. Но доказать, что в 1850-е и 1860-е годы, когда он писал «Капитал», средний уровень зарплаты снижался или — что больше соответствовало бы его целям — были основания полагать, что он непременно начнет снижаться, ему не удалось.
Если бы Маркс вышел на улицу и огляделся вокруг, или пообщался с талантливыми современниками вроде Джона Стюарта Милля, которые занимались теми же вопросами, он бы увидел, что жизнь не соответствует их с Энгельсом прогнозам. Средний класс рос, а не исчезал. Финансовые и промышленные кризисы не становились более разрушительными. Современник Маркса, статистик Роберт Гиффен говорил о «бесспорном росте материального благополучия» с середины 1840-х до середины 1870-х. 1-й том «Капитала» был опубликован в 1867 г, спустя 15 лет после начала работы.
Джон Мейнард Кейнс отверг «Капитал» как «устаревший учебник экономики, не только ошибочный с экономической точки зрения, но и лишенный интереса и практического применения в современном мире.
Глава II. НЕЛЬЗЯ ЛИ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ПРОЛЕТАРИАТА? СВЯТОЙ ПОКРОВИТЕЛЬ МАРШАЛЛА
Альфред Маршалл, выходец из бедных слоев, закончил Кембридж, и занялся политэкономией. Он не сомневался, что основной причиной нищеты является низкая заработная плата, но вот почему эта плата так низка? Радикалы утверждали, что виной тому жадность работодателей, а мальтузианцы считали, что это следствие моральных дефектов самих бедняков. Маршалл предложил свой ответ: низкая производительность труда. Позднее историк Арнольд Тойнби (см. Цивилизация перед судом истории) так оценивал важность открытия Маршалла: «Это первая большая надежда, которую дает трудящимся новейший анализ вопроса о заработных платах. Они видят, что есть и иной способ повышения зарплат, помимо уменьшения числа трудящихся». Рабочие могут сами влиять на возможность повышения заработка для себя и своих детей. «Таким образом, — объяснял Маршалл своим слушателям, — лучшим средством от низкой зарплаты является образование».
Маршалл был убежден, что должен объединить теорию, историю и статистику, как это сделал Маркс в своем «Капитале». Но он инстинктивно чувствовал, что его читателям необходимы практические выводы, щедро сдобренные непосредственными наблюдениями. «Факты — моя страсть», — любил говорить он.
В описании фабрики, данном Марксом в «Капитале», подчеркнуты те же особенности, что у Диккенса, только без каких-либо деталей, что совсем неудивительно, поскольку Маркс ни разу не был на фабрике. Человек снова превращается в «живой придаток» машин, труд сводится к «унылому однообразию», а автоматизация «освобождает труд от всякого содержания». Маршалл описывает фабрики и фабричную жизнь более подробно и разнообразно. Он часами ведет наблюдения. Записывает производственные технологии, тарифные сетки и планировку зданий. Расспрашивает всех — от владельца и мастера до рядовых рабочих в цехе. Изучая то же явление, что и Диккенс или Маркс — влияние конвейерной сборки на рабочих, он не всегда приходит к тем же выводам.
По мнению Диккенса и Маркса, фирмы предназначены для управления рабочими и эксплуатации. Милль полагал, что их единственная задача — обогащение владельцев. Для Маршалла фирма — это отнюдь не тюрьма, а управление не тождественно поддержанию дисциплины среди заключенных. Конкуренция, борьба за клиентов (или за рабочих) не позволяют ограничиваться бездумным повторением. По Маршаллу, предприятия должны были развиваться, чтобы выжить. Побочным продуктом конкуренции было повышение производительности труда, которая в долгосрочном плане определяла уровень зарплаты.
«Экономика промышленности» была опубликована британским издательством «Макмиллан» в 1879 году. Эта тонкая книжка, не претендовавшая на новизну и написанная простым и ясным языком учебника, содержала основы новой экономики Маршалла. Ее суть излагалась в следующем абзаце: «Основная ошибка английских экономистов начала века была не в том, что они игнорировали историю и статистику… Они рассматривали человека как своего рода константу, не давая себе труда исследовать ее вариации. Поэтому действие сил спроса и предложения, по их мнению, носило гораздо более механический и регулярный характер, чем было на самом деле. Но самая губительная ошибка заключалась в том, что они не замечали, насколько переменчивы производственные процессы и организационные формы промышленности».
Когда в 1890 году Принципы экономической науки Маршалла наконец были опубликованы, они привели в чувство науку, которая к тому времени едва подавала признаки жизни. «Принципы» продемонстрировали отказ Маршалла от социализма, его симпатии к системе, основанной на частной собственности и конкуренции, а также оптимизм в отношении совершенствования человека и его материального положения.
Конкурируя за наиболее производительных рабочих, фирмы должны с течением времени делиться с ними выгодой, полученной от роста производительности труда. Именно это отрицали Милль и другие основатели политэкономии. Они утверждали, что повышение производительности труда практически не приносит выгоды рабочему классу. Практика показала, что Маршалл был прав. Доля заработной платы в валовом национальном доходе — годовом доходе страны в виде заработных плат, прибыли, процентов и дохода собственников — росла, а не падала, росли и уровни зарплаты и потребления рабочих. Это было верно почти для каждого года после 1848-го — года публикации «Манифеста коммунистической партии» и «Основ политической экономии» Милля.
Глава III. ПРОФЕССИЯ МИСС ПОТТЕР УЭББ И ГОСУДАРСТВО-ПОПЕЧИТЕЛЬ
Беатриса Эллен Поттер была восьмой из девяти дочерей железнодорожного магната из Глостера Ричарда Поттера. В 34 года она вышла замуж за Сиднея Уэбба, члена Фабианского общества — группы социалистов, которая планировала прийти к власти так же, как римский генерал Фабий выиграл карфагенскую войну: действуя постепенно и применяя партизанскую тактику, а не вступая в открытые битвы. Фабианский социализм ассоциировался в основном с местным управлением и проектами небольшого масштаба; такими как молочные кооперативы и государственные ломбарды.
Уэббы проницательно предположили, что по мере роста амбиций демократически избранных правительств будет расти и их потребность в экспертах. Они предсказали возникновение нового класса бюрократии: «Из соображений простого удобства выборные органы должны все больше и больше пользоваться услугами служащих-экспертов… Беатриса поставила перед собой задачу превратить Англию из страны, где царит принцип невмешательства, в страну, где все планируется сверху донизу. Для этого они проводили крупномасштабные исследования.
Принятая фабианцами на вооружение тактика проникновения, открывала широкие возможности. «Я задалась целью развлечь и заинтересовать его, но при этом пользовалась любой возможностью внедрить в его голову здравые теории и сведения» — так выглядел типичный отчет об обеде с премьер-министром. В число ее именитых гостей постоянно входили прошлые, нынешние и будущие премьер-министры. Она настаивала на установлении государством нижнего порога для зарплат.
Уэбб сознавала, что эта идея будет воспринята другими реформаторами как утопическая и что она сводится к отказу от традиционного правительства с ограниченными функциями. Она полагала, что государство-попечитель — в отличие от социалистического государства — прекрасно сочетается со свободным рынком и демократией. Она описывала государство всеобщего благосостояния просто как следующую стадию естественной эволюции либерального государства. И тем не менее сама мысль, что обеспечение прожиточного уровня граждан является обязанностью государства и что государство должно гарантировать минимальный прожиточный уровень каждому, кто не способен позаботиться о себе сам, была не просто отступлением от спенсеровского идеала минимального государства. Идея Беатрисы полностью порывала с традиционным либерализмом Гладстона, который обещал равенство возможностей, но достижение результатов предоставлял гражданам и рынку, — и радикальнее ее в то время были только фантазии социалистических фанатиков.
ГЛАВА IV. ЗОЛОТОЙ КРЕСТ. ФИШЕР И ДЕНЕЖНАЯ ИЛЛЮЗИЯ
Ирвинг Фишер закончил Йельский университет в 1889 г. и сам считал себя математиком, увлекающимся экономикой. Когда весной 1890 года Фишер советовался со своим наставником Самнером относительно темы диссертации, сам Самнер уже охладел к классической политической экономии и заинтересовался «наукой об обществе». Он хотел поставить социологию на более строгую научную основу. В связи с этим Самнер, предложил Фишеру написать диссертацию по математической экономике. Это был новый предмет, выходивший за пределы технических возможностей большинства старых экономистов, включая самого Самнера. Он одолжил Фишеру книгу Уильяма Стэнли Джевонса, одного из пионеров нового метода, в рамках которого математические вычисления использовались для анализа потребительского выбора на основе предельных изменений.
Фишера, как и Маршалла, интересовал высокий уровень взаимозависимостей и кооперации между экономическими субъектами — семьями, фирмами, правительствами — и разнообразные каналы, с помощью которых различные составляющие вносят свой вклад в конечный результат. Маршалл представлял себе современную экономику как «аналитический механизм» и использовал графики для демонстрации влияния внешних факторов на отдельные рынки. Фишер решил построить математическую модель экономики в целом. Он хотел иметь возможность отслеживать, как рынок «вычисляет» цены, уравнивающие спрос и предложение.
Свою диссертацию Фишер написал за одно лето, в 1890 году. Известный экономист Пол Самуэльсон назвал «Математические исследования теории стоимости и цен» «самой выдающейся из всех диссертаций по экономике. Рецензент Фрэнсис Исидро Эджуорт, оксфордский профессор и один, из основателей математической экономики, писал: «Доктор Фишер, по нашему мнению, уже заслужил бессмертие, упрочив фундамент теории экономики» (см. Теория общественного благосостояния, эффективность по Парето и модель «ящик Эджуорта»).
В 1906 году Фишер объявил, что Homo economicus, человека экономического, пора отправить на покой, а идеологию невмешательства государства в экономику, так называемую laissez-faire — признать мертвой. На пленарном выступлении перед Американской ассоциацией содействия развитию науки он назвал принятие правительственных мер по регулированию и социальному обеспечению «самым примечательным изменением, которое претерпел экономический подход за последние пятьдесят лет».
На Фишера оказал влияние современник Адама Смита, Джон Рэй: следуя его идеям, Фишер определял «процентный доход» — включая прибыль, ренту и зарплаты — как стоимость потока услуг от механизмов, земли и человеческого капитала, накопленных в прошлом.
Год 1907-й был неспокойным для финансовых рынков. Фишер торопился закончить новую книгу «Ставка процента», которую снабдил подзаголовком «Ее природа, определение и связь с экономическими явлениями». Впервые он представил экономические колебания как следствия недостаточной предусмотрительности, объясняя периоды спекулятивного возбуждения и депрессии недостоверным прогнозированием.
Глава V. СОЗИДАТЕЛЬНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ШУМПЕТЕР И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
Йозеф Алоиз Шумпетер родился в 1883 г. в небольшом фабричном городке на территории нынешней Чешской Республики. К 1901 году, когда Шумпетер начал изучать право в Венском университете. В то время как в немецкой экономике доминировала возглавлявшаяся Густавом Шмоллером из Берлинского университета «историческая школа», Вена — благодаря Карлу Менгеру — стала идеологическим и интеллектуальным антиподом Берлина и лидером теоретической экономики в континентальной Европе.
К моменту получения в начале 1906 года степени доктора права Шумпетер уже показал себя твердым сторонником современной экономической теории. Подобно большинству интеллектуалов своего поколения, Шумпетер был увлечен применением дарвиновской теории естественного отбора к обществу. Шумпетер мечтал заменить статическую экономическую теорию динамической, подобно тому как Дарвин своей эволюционной биологией отправил в архив традиционную. Как Шумпетер отметит годы спустя, он полагал, что его идея «в точности совпадает с идеей… Карла Маркса», у которого тоже было «представление об экономической эволюции как об отдельном процессе, порожденном самой экономической системой.
В марте 1908 года Шумпетер отправил свою 600-страничную рукопись в немецкое издательство. В феврале 1909 года он прочел в Университете Вены «квалификационную» лекцию «О природе и сути экономической теории». Выступление вызвало восторженные отклики и принесло ему звание приват-доцента, но… университет не пригласил его на работу.
Для Шумпетера процесс экономического развития не сводился к тривиальному росту масштабов экономики: должна была также развиваться ее структура, повышаться производительность труда рабочих, усиливаться специализация отраслей, усложняться финансовая система. На глазах у Шумпетера производительность труда в пересчете на одного работающего удвоилась или утроилась — после почти двух тысяч лет стагнации от рождения Христа до рождения королевы Виктории. Если в 1820 году средний уровень жизни в самой богатой стране мира — тогда ею еще оставалась Голландия — был примерно в три с половиной раза выше, чем в беднейших странах Африки и Азии, то к 1910 году уровень жизни в богатейших странах превосходил уровень в беднейших уже более чем в восемь раз. Эта разница в уровнях жизни отражала и первую очередь разницу в производительной мощности, а не в территории, природных ресурсах или населении.
Почему повышение производительной мощности протекает в одних странах во много раз быстрее, чем в других? Традиционный ответ гласил, что развитие страны зависит от ее ресурсов. Шумпетер придерживался совсем иной точки фения: важно не то, что страна имеет, а что она делает с тем, что имеет. Он выделял три местных элемента «промышленной и торговой жизни», которые двигали процесс: инновации, предприниматели и кредиты. По его мнению, отличительной чертой капитализма были «непрерывные нововведения», знаменитый «вечный поток созидательного разрушения».
Маршалл, чьим девизом было «природа не делает скачков», делал упор на постоянные и постепенные усовершенствования, производимые управляющими и квалифицированными рабочими и накапливающиеся со временем. Шумпетер выделял новаторские скачки — резкие, разрушительные и дискретные. «Сколько бы вы ни соединяли почтовых карет, у вас не получится железнодорожный состав, — настаивал он.
В то время как Маркс объявлял буржуа паразитом, деятельность которого в конечном счете разрушит общество, Шумпетер взял на вооружение идею Фридриха фон Визера о том, что «развитие есть результат героической деятельности отдельных людей, прокладывающих маршруты в неведомые экономические края». Он не уставал подчеркивать «творческую роль класса деловых людей, которую большинство «буржуазных» экономистов постоянно игнорирует». Для уничтожения бедности предприниматели сделали больше, чем любое государство или благотворительная организация, хотя многие при этом нажили большие состояния.
Ключевым фактором для предпринимательства Шумпетер считал недорогое и обильное кредитование. Для выполнения своих планов, объяснял Шумпетер, предпринимателю необходимо переключить землю, рабочую силу и оборудование с их текущего использования на то, что соответствует его проектам.
Показав, что прежняя экономическая теория имела в виду «практически не развивающуюся систему», Шумпетер смог на ее основе сформулировать другую — подходящую для общества в движении. Он показал, как экономика может производить больше с теми же самыми ресурсами за счет выработки новой, более специализированной структуры. Более того, из его теории следовало, что это доступно любой стране. В теории Шумпетера упор переносился с природных ресурсов на устройство местной деловой среды, из чего следовало, что народы сами управляют своей судьбой.
Шумпетер закончил Теорию экономического развития в мае 1911 года. К тому времени он ожидал известия о том, предоставят ли ему освободившееся место в Университете Граца. Однако, его книга была названа «бессодержательной, абстрактной и формалистской», голоса были отданы другому кандидату. Только обращение его научного покровителя Бем-Баверка в министерство образования помогло отменить это решение и позволило сбыться мечте Шумпетера: в возрасте двадцати восьми лет он стал самым молодым профессором империи. Но даже Бем-Баверк отнесся к новой книге Шумпетера настолько отрицательно, что на следующий год посвятил ее разгрому целых шестьдесят страниц. Еще неприятнее было то, что других откликов практически не было — большинство экономистов ее просто проигнорировало.
АКТ ВТОРОЙ. СТРАХ
Пролог. ВОЙНА МИРОВ
Джон Мейнард Кейнс, кембриджский преподаватель, государственный служащий, биржевой спекулянт и меценат, был человеком довольно невзрачным и весьма грубым. Эти недостатки он компенсировал умом, чарующим голосом и эффективностью в решении практических вопросов. Когда в августе 1914 года Великобритания вступила в войну Кейнс принял предложение тогдашнего министра финансов Дэвида Ллойд Джорджа стать сотрудником его министерства. Мировая война обернула вспять глобализацию, остановила экономическое развитие, разорвала материальные, финансовые и торговые связи, обанкротила правительства и частных коммерсантов и заставила слабые или популистские режимы полагаться на отчаянные меры, которые должны были предотвратить революции, но сплошь и рядом приближали их.
ГЛАВА VI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЧЕЛОВЧЕСТВА. ШУМПЕТЕР В ВЕНЕ
Австрия вышла из Первой мировой войны в плачевном состоянии. Большинство австрийцев могло представить себе лишь два варианта развития событий: либо быть «удочеренными» Германией, либо находиться под постоянной опекой Антанты. Шумпетер, став министром финансов, придерживался иной точки зрения. Он считал, что у сократившейся в размерах Австрии есть возможности для восстановления экономики. Он был глубоко убежден, что дело не столько в объемах ресурсов, которыми располагает страна, сколько в том, как она ими распоряжается. Если предпринимателям позволено создавать новые предприятия, финансовая система функционирует эффективно, а в сфере торговли не слишком много ограничений, экономика, а вместе с ней и общество могут восстановиться самостоятельно. Он не был согласен с расхожей идеей, что экономическая жизнеспособность страны обусловлена обширными территориями, огромным населением и наличием природных ресурсов.
ГЛАВА VII. ЕВРОПА УМИРАЕТ. КЕЙНС В ВЕРСАЛЕ
Мейнард Кейнс был членом английской делегации на мирных переговорах в Париже. Кейнс предлагал, чтобы США списали долг Англии, что позволило бы последней не накладывать огромные репарации на Германию. Но мирный договор был подписан на кабальных для Германии условиях. Кейнс назвал договор отвратительным предательство совершенным политическими лидерами старшего поколения. Большая четверка не только ничего не сделала для восстановления довоенной европейской экономики — она даже не рассматривала этот вопрос всерьез. Она просто сочла, что разорванные связи и разрушенные экономики возродятся сами собой.
Договор не содержит никаких статей об экономическом оздоровлении Европы, в нем ничего не говорится о том, как превратить побежденные центральные империи в добрых соседей, как укрепить новые государства Европы, как восстановить Россию; в нем нет ни слова о том, каким образом можно обеспечить экономическую солидарность самих союзников, не достигнуто соглашение о мерах по восстановлению расстроенных финансов Франции и Италии, по согласованию систем Старого и Нового Света. Поразительно, что не удалось привлечь внимание Большой четверки к фундаментальным экономическим проблемам Европы, голодающей и распадающейся у них на глазах. В экономической сфере их интересовало только одно — репарации.
Пессимизм Кейнса обусловлен ощущением того, что «не только война сделала Европу беднее». Оглядываясь назад, Кейнс рассматривал довоенное процветание как самообман: «Мы считали наши самые необычайные и преходящие достижения последнего времени естественными и вечными, решили, что на них можно опираться, и строили соответствующие планы».
Кейнс утверждал, что уровень жизни не мог бы повышаться долго. Процветание Европы было основано не на «искусном механизме» конкуренции — среде, дружественной к предпринимателям и финансистам с большими средствами, — а на счастливой исторической случайности, которая временно устранила некоторые ограничения роста благосостояния. Америка экспортировала большие объемы излишков продовольствия, поэтому Европа имела возможность питаться по дешевке.
Беда в том, писал Кейнс, что американское зерно не сможет оставаться дешевым после того, как потребление в США сравняется с предложением. Он воспроизвел аргумент Артура Джевонса, талантливого современника Маршалла, который в 1870 году предсказал, что сокращение запасов угля задушит экономический рост Англии. Просто теперь вместо угля ограничивающим фактором стала пшеница. Закон убывающей отдачи со временем вновь заявит о себе, и для получения того же количества хлеба Европе придется предлагать все больше других товаров и услуг.
Мрачные экономические прогнозы Кейнса оказались слишком пессимистичными. В краткосрочной перспективе экономика Европы восстановилась, несмотря на послевоенную разруху и изъяны в договоре. В долгосрочной перспективе – от Великой депрессии до начала XXI века — продовольствие не только не подорожало, но, наоборот, стало дешевле, как в абсолютных ценах, так и по отношению к заработной плате.
ГЛАВА VIII. БЕЗРАДОСТНЫЙ ПЕРЕУЛОК. ШУМПЕТЕР И ХАЙЕК В ВЕНЕ
Двадцатые годы прошлого столетия почти всегда рассматриваются как бы в зеркало заднего вида, причем исключительно как преамбула, если не причина Великой депрессии, подъема фашизма и триумфа большевизма. Считается, что для Запада это было время упадка, разочарований, «кажущегося процветания» и заблуждений. Но с точки зрения, как минимум четырех человек — Йозефа Шумпетера, Фридриха Хайека, Джона Мейнарда Кейнса и Ирвинга Фишера, — это был период расцвета изобретательства, не менее, а то и более увлекательный и по-настоящему прогрессивный, чем любой другой отрезок XX века.
Фишер и Кейнс надеялись, что можно вообще не допускать резких подъемов и спадов. Они не разделяли ни убеждения Альфреда Маршалла, что подъемы и депрессии суть результаты случайных внешних воздействий, ни уверенности Карла Маркса, что они имманентно присущи рыночной экономике. По их мнению, в отличие от стихийных бедствий резкие и сильные экономические колебания представляли собой рукотворные катастрофы и, как таковые, могли быть предотвращены. Фишер, Кейнс и Хайек искали инструменты управления этими процессами, будучи уверенными, что они существуют и их можно заставить работать; при этом англичанин и американец были готовы положиться на свободный выбор государственных чиновников, а австриец, чей народ прошел через более трагическую историю, настаивал, что правительства в своих действиях должны быть ограничены определенными правилами.
В теории экономического развития Шумпетера за бумом неизменно следовал спад – «вечный поток созидательного разрушения», но по сути экономика оставалась стабильной. Если системе и угрожала опасность, то она возникала в политической сфере. Несмотря на частые кризисы и депрессии, с 1848 года, отмечал он, производство и уровень жизни населения выросли в несколько раз. Но развитие шло скачками, потому что инновации не «распределялись равномерно во времени… а возникали — если уж возникали — сразу целыми группами»24. Инновации плодят подражателей, следует еще один всплеск инвестиций, а затем вторичная волна инноваций. Потом поток инвестиций иссякает, потребительские товары наводняют рынок, цены падают, а расходы растут. Сокращение прибылей вызывает рецессию.
В августе 1918 года Фридрих фон Хайек был в рядах австрийской распадающейся армии, хаотически отступавшей из Италии через Альпы. Когда он наконец добрался до Вены, то отказался от мечты стать дипломатом и поступил на юридический факультет Венского университета. Хайек посещал лекции экономиста Фридриха фон Визера, последнего министра финансов монархии и наиболее эффективного представителя Австрии на международном уровне. Он читал труды австрийских экономистов, таких как Карл Менгер и Ойген фон Бем-Баверка.
Хайек получил степень доктора права весной 1922 года, в разгар гиперинфляции. Он немедленно поступил на работу в качестве мелкого государственного служащего в бюро урегулирования претензий по военным убыткам. Как и синекура Эйнштейна в швейцарском патентном ведомстве, работа оставляла Хайеку возможности для других занятий, что позволило ему получить еще одну степень — доктора политологии.
Внимание Хайека привлекло молниеносное обобществление, проведенное большевиками в 1919 г. Жизнеспособен ли социализм? Может ли он обеспечить нужные товары? Может ли существовать плановое хозяйство? Немецкий социолог Макс Вебер уже вступил в дискуссию со своим решительным «нет»31. Министр иностранных дел Отто Бауэр и Йозеф Шумпетер сказали «да», хотя последний уточнил: «при благоприятных обстоятельствах»32.
Затем работодатель и наставник Хайека либеральный экономист Людвиг фон Мизес поднял дискуссию на новый интеллектуальный уровень. В своей книге «Социализм» он переформулировал задачу, поставив вопрос о необходимых объемах информации (см. также Людвиг фон Мизес. Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории, Хесус Уэрта Де Сото. Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция). Он утверждал, что централизованной плановой экономике недостает данных для сведения числа неизвестных к числу уравнений и, следовательно, для расчета цен, которые обеспечили бы баланс спроса и предложения. В рыночной экономике при выполнении таких расчетов отдельные предприятия и потребители используют данные о ценах. При замене рынка планированием, утверждал Мизес, исчезнут рыночные цены, необходимые для выполнения подобных расчетов.
Споры по поводу обобществления и мысль фон Мизеса о рынках как инструментах расчета и передачи информации произвели на Хайека настолько сильное впечатление, что он написал статью о государственном регулировании арендной платы. Для многих семей нехватка жилья (еще одно наследие войны) стала не менее острой проблемой, чем нехватка продуктов и отсутствие работы. В 1922 году социал-демократы, среди которых был и отец Фюрта, решили закрепить арендную плату на уровне, в четыре раза превышающем довоенный. Но поскольку индекс потребительских цен с января 1921 года вырос в 110 раз, получилось, что таким образом городской совет, сам того не желая, фактически отменил арендную плату. Как стратегия борьбы с нехваткой жилья это выглядело нелепо. Как только это ограничение вступило в силу, новое строительство прекратилось, существующие здания стали ветшать, а проблемы перенаселенности и бездомности усугубились. Мера, предназначенная для защиты бедных слоев населения, обернулась ограничением мобильности людей, усилением неравенства и уменьшением накоплений, доступных для инвестирования.
Глава IX. НЕМАТЕРИАЛЬНЫЕ МЕХАНИЗМЫ РАЗУМА. КЕЙНС И ФИШЕР В 1920-е годы
Мировая война позволила Кейнсу отложить принятие окончательного решения о своей карьере. Когда-то он думал, что хочет управлять железной дорогой, но теперь железные дороги были далеко не так привлекательны, как до войны. Их место заняла финансовая сфера. В 1922 году основной темой его статей были деньги и банковское дело. Кейнс повторил утверждение Фишера о том, что главной причиной подъемов и депрессий является «создание и уничтожение кредита». В 1923 году Кейнс был настолько увлечен этими новыми идеями, что отразил их в своем Трактате о денежной реформе.
«В долгосрочной перспективе мы все мертвы» — эта самая известная фраза Кейнса появляется в «Трактате» в следующем контексте: «Долгосрочная перспектива — неправильный ориентир для управления текущими событиями. В долгосрочной перспективе мы все мертвы. Экономисты ставят себе слишком легкую и слишком бесполезную задачу, если во время шторма берутся сообщить нам лишь то, что, когда шторм утихнет, океан снова станет спокойным». В мире, где капитал свободно пересекает границы, странам приходится выбирать между стабильностью цен на их импорт и экспорт, с одной стороны, и стабильностью цен на товары и услуги отечественного производства, с другой стороны. Получить то и другое одновременно невозможно — приходится выбирать. И Кейнс не оставляет сомнений относительно того, какой вариант выбирает он сам: именно стабильность внутренних цен принципиально важна для предотвращения разрушительных в социальном плане перераспределения богатства и высокого уровня безработицы.
Первая мировая война уничтожила золотой стандарт. С 1875 года британское правительство гарантировало, что 6 фунтов стерлингов можно обменять в Банке Англии на одну тройскую унцию золота. После того как правительство США по становило, что 30 долларов можно обменять на одну тройскую унцию золота, 1 фунт стал равен 5 долларам.
Фишер был убежден, что если понять причину экономических циклов, то можно будет «предсказывать состояние деловой среды на подлинно научной основе… подобно тому,
как мы прогнозируем погоду». В 1926 году он писал, что «монетарная теория должна, например, помогать нам анализировать и прогнозировать уровень цен». Он полагал, что если центральный банк сможет точно прогнозировать цены, то он будет способен и предотвращать ожидаемые ценовые колебания, и, следовательно, устранять или по крайней мере сглаживать подъемы и депрессии. Цели для Фишера обычно определялись средствами. «Мы должны научиться ограничивать и сокращать так называемые экономические циклы», а не считать депрессии и подъемы «чем-то неизбежным», утверждал он.
Как и Кейнс, он настаивал, что стабильность валюты имеет в первую очередь социальное значение. «Если мы хотим уберечь нашу многоэтажную кредитную надстройку от периодических обвалов, — писал он, — деятельность банков следует рассматривать как нечто большее, нежели частный бизнес. Это важнейшая государственная служба».
Интерес к денежной стабилизации привел Фишера к изучению индексов. Он еженедельно анонсировал «индекс покупательной способности денег» — один из нескольких ценовых показателей, которые в конце концов признало правительство США. Вскоре он создал Институт индексов и стал рассылать информацию об оптовых ценах в десятки газет. Фишер утверждал, что в качестве долгосрочного вложения диверсифицированный портфель акций лучше, чем облигации. Стоимость облигаций отражает лишь способность правительства выплачивать свои долги и его готовность противостоять инфляции. Акции же могут учитывать влияние на прибыль прироста производительности в частном секторе и, следовательно, обладают гораздо большим потенциалом роста. Бум двадцатых годов продолжался, и Фишер становился все большим оптимистом. К 1927 году он стал самым известным проповедником «Новой экономики» и занимал сотни тысяч долларов для маржинальной торговли. Когда инвесторы из «медведей», такие как Роджер Бэбсон, предупреждали, что цены на акции поднялись слишком высоко и слишком быстро, Фишер возражал, что они изменяются в соответствии с корпоративными прибылями.
Глава X. ПРОБЛЕМЫ С МАГНЕТО. КЕЙНС И ФИШЕР В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ДЕПРЕССИИ
Кейнс в конце 1920-х вложился во фьючерсные контракты на каучук, хлопок, олово и зерно в ожидании того, что в условиях американского бума цены на сырьевые товары поднимутся, причем сделал это за счет заимствований с десятипроцентной маржой. Когда в 1928 году цены на сырье стали снижаться, Кейнс был вынужден продать большую часть акций на падающем рынке для покрытия своих товарных позиций. К концу 1929 года его собственный капитал уменьшил с 44 000 фунтов до менее чем 8ооо фунтов.
По установившейся традиции, во времена финансовых кризисов в качестве лекарства казначейство подтверждало финансовую состоятельность, подводя баланс, а Банк Англии повышал процентные ставки для защиты золотого содержания фунта стерлингов. Подразумевалось, что самый короткий путь к выздоровлению — это восстановление доверия предпринимателей и инвесторов, а любая попытка правительства действовать в качестве «работодателя последней инстанции» просто уменьшит занятость в частном секторе. Как неоднократно утверждал в парламенте Уинстон Черчилль, министр финансов в бывшем правительстве тори, «государственные заимствования и государственные расходы — каковы бы ни были их политические и социальные преимущества — на самом деле, как правило, создают очень мало дополнительных рабочих мест и совсем не создают постоянных дополнительных рабочих мест». Кейнс был уверен, что лейбористы, пришедшие к власти в 1929 г., с восторгом примут предложения либералов о финансировании общественных работ и снижении процентных ставок, наплевав на их влияние на дефицит государственного бюджета и золотой паритет фунта стерлингов.
В начале 30-х консенсуса относительно того, что должно делать правительство, не было нигде. Реагируя на падение цен, производства и налоговых поступлений, правительства в большинстве своем пытались сбалансировать бюджеты. Но повышение налогов и сокращение расходов лишь усугубляли спад и вызывали дальнейшее снижение цен. Банковская паника наложила на правительства огромные обязательства. Таким образом, отмечает историк экономики Гарольд Джеймс, действия правительств, особенно Вашингтона, способствовали распространению дефляции и депрессии и придали Великой депрессии поистине глобальный характер. К 1933 году акции стоили в пять раз меньше, чем в 1929 году, а розничные цены упали на 30%. Общий объем производства и национальный доход сократились на треть. Безработица была беспрецедентной — 25%.
Большинство экономических историков согласны с тем, что никто не только не предсказал Великую депрессию на основании данных о предыдущих депрессиях, но и не мог этого сделать на основе какой-либо из существовавших тогда теорий44. Оглядываясь назад, современные ученые считают ее основными причинами ошибки Федеральной резервной системы, кризис доверия, снижение расходов потребителей и бизнеса и волну продаж на рушащихся рынках инвесторами, все более впадавшими в панику. Но как писал Дэвид Феттиг из Федерального резервного банка в Миннеаполисе, «став историей, Великая депрессия, однако, сохранила все аспекты детектива со множеством подозреваемых, разгадать который очень трудно, даже зная конец; мы перечитываем его снова и снова и каждый раз находим новые объяснения».
К концу 1932 года стало ясно, что теория Кейнса и Фишера о том, что стабильность цен является достаточным условием экономической стабильности, то есть полной занятости, неверна или по крайней мере в ней отсутствует некая важная переменная. Ни тот, ни другой не дали по-настоящему удовлетворительного объяснения масштабам обвала экономики в 1929-1933 годы. А без убедительной теории, объясняющей кризис, ни одно правительство не могло уверенно предпринимать решительные и последовательные действия.
Мозговой трест Рузвельта составили его советники в предвыборной кампании из Колумбийского университета. Они почти так же, как британские лейбористы, не доверяли экономистам-радикалам вроде Кейнса и Фишера. Это было несправедливо: Фишер и Кейнс выступали за то, чтобы министерство финансов и центральный банк прекратили держаться за золотой обменный курс, а вместо этого ориентировались на общий уровень цен. Иными словами, они хотели, чтобы монетарные власти крупнейших экономик допустили снижение обменных курсов своих валют, одновременно препятствуя изменению внутренних цен вследствие дефляции. Но для мозгового треста Рузвельта это различие не имело значения: «Мы всем сердцем верили в твердую валюту».
Рузвельт решил отказаться от золотого стандарта, то есть сделать то, к чему Кейнс и Фишер в той или иной форме призывали со времени краха 1929 года. В практическом плане отказ от золотого стандарта означал, что Федеральная резервная система не будет поднимать учетную ставку ради сохранения обменного курса доллара относительно фунта и других валют. Это было выгодно в первую очередь фермерам и шахтерам, так как дешевый доллар означал, что зерно и руда становятся более конкурентоспособными на внешних рынках.
Летом 1934 г. Кейнс присутствовал на ужине в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке вместе с Фишером и Шумпетером. В своем выступлении он изложил свою теорию финансирования общественных работ за счет дефицита бюджета, утверждая, в частности, что кумулятивный эффект на каждый израсходованный таким образом доллар может оказаться намного больше одного долларам. И если Фишер никогда не отступал от своего убеждения, что единственно верный и быстрый путь восстановления открывают денежные меры, то Кейнс явно переживал кризис веры в возможности денежных стимулов.
Кейнс закончил первый вариант Общей теории занятости, процента и денег в 1934 году. Главным новшеством в ней было утверждение, что в периоды тяжелых депрессий денежно-кредитные меры не срабатывают. Это новшество часто понимали превратно. Суть его была не в том, что правительства должны тратить больше в тяжелые времена и увеличивать дефицит в слабой экономике. Кейнса интересовало каким образом высокий уровень безработицы и спад производительности могут долго сохраняться в свободной рыночной экономике с неограниченной конкуренцией?!
Казалось бы, любой временный дисбаланс между спросом и предложением мог привести к безработице. Но тогда конкуренция среди рабочих и среди кредиторов понижала бы заработную плату и процентные ставки до тех пор, пока нанимать и инвестировать снова не становилось выгодно. Кейнс оторвал взгляд от пресловутого рыночного равновесия. Вместо этого он позволил денежным потокам (например, доходам) функционально определять другие денежные потоки (например, потребление). Отрицание равновесия спроса и предложения — этого Шумпетер просто не мог перенести.
По-настоящему радикальной «Общую теорию» делало утверждение Кейнса, что свободная рыночная экономика может приходить в состояние, когда работники и машины не используются в течение длительных периодов, то есть существуют депрессии, которые в отличие от обычных, заурядных не являются короткими и не заканчиваются сами собой в результате падения цен и процентных ставок, а в экстремальных случаях свободные рыночные экономики склонны к стагнации, даже когда имеются простаивающие рабочие и машины. Во время таких депрессий размораживание кредитных потоков за счет соответствующей денежно-кредитной политики не обеспечивает достаточных стимулов, потому что даже нулевая процентная ставка не может побудить бизнес брать кредиты в ситуации, когда цены падают и нет оснований надеяться на восстановление спроса. Единственный способ возродить доверие деловых кругов и побудить частный сектор снова тратить деньги — это сократить налоги и позволить юридическим и физическим лицам оставлять у себя более существенную часть своих доходов, чтобы они могли их тратить.
Еще лучше было бы побудить правительство тратить больше денег напрямую, поскольку это будет гарантировать, что они на все 100% будут потрачены, а не сохранены. Если частный сектор не может или не хочет тратить деньги, это должно делать правительство. По Кейнсу, правительство должно быть готово действовать как «транжира последней инстанции», точно так же как центральный банк выступает в качестве кредитора последней инстанции.
Как это часто бывает с новыми учениями, большинство мер, предложенных Кейнсом, за исключением отказа от золотого стандарта, не было принято на вооружение ни в Великобритании, ни в Соединенных Штатах. Кейнс находил горькую иронию в том, что нацистская Германия и фашистская Италия обеспечили полную занятость путем широкомасштабного дефицитного финансирования, отказа от выплаты внешних долгов и ослабления своих валют.
Прогнозы Хайека и Шумпетера о том, что для восстановления экономики не нужно делать ничего специально, не оправдались, оба они находились в интеллектуальной изоляции и испытывали все большее разочарование от экономического спада и роста политического экстремизма в Германии и Австрии. Но ни у одного экономиста ни в этих странах, ни где-либо в другом месте в начале 1930-х годов не было удовлетворительной теории, объяснявшей каскадный характер глобального кризиса.
Мизес и Хайек разработали теорию, объяснявшую депрессии чрезмерным объемом денег и слишком низкими процентными ставками в ходе предшествующего бума, что привело к массовому нерациональному использованию капитала, к неправильному инвестированию, порожденному неоправданными ожиданиями. Хайек полагал, что эта теория объясняет Великую депрессию, которая, как он утверждал, возникла «из-за неправильной денежно-кредитной политики и вмешательства государства в среду, в которой основная сила капитализма и так уже была истощена войной и политикой».
Если причиной кризиса действительно были чрезмерные инвестиции во время экономического бума (а не недостаток инвестиций во время рецессии, как утверждал Кейнс), то получалось, что достаточно просто выждать «время, пока проявится эффект… медленной адаптации структуры производства», иными словами, подождать, пока избыточные ресурсы будут поглощены или списаны и потребуются новые инвестиции.
Глава XII. ВОЙНА ЭКОНОМИСТОВ. КЕЙНС И ФРИДМАН В МИНИСТЕРСТВАХ ФИНАНСОВ
В первые год-два II мировой войны кейнсианство окрепло. Гигантское наращивание военной мощи при дефицитном финансировании позволило достигнуть того, чего не удалось достигнуть другими средствами борьбы с Великой депрессией, а именно ликвидировать огромную армию безработных, сохранявшуюся до конца 1930-х. Поскольку с помощью монетаристской политики восстановить полную занятость явно не удавалось, для молодых экономистов ликвидация безработицы стала убедительным подтверждением того, что экономика работает так, как писал Кейнс в своей «Общей теории». К 1941 году вашингтонская военно-бюрократическая машина была нашпигована сторонниками кейнсианства, как булка изюмом.
Борясь с инфляцией в годы войны Милтон Фридман предложил увеличить базу подоходного налога. До 1942 года подоходный налог взимался поквартально, исходя из дохода за прошлый год. В обязанности налогоплательщика входила своевременная уплата налога. Это не представляло проблемы ни для налогоплательщиков, ни для сборщиков налогов — до тех пор, пока налоговая ставка была низкой и подоходный налог платила лишь небольшая часть населения. В 1939 году было подано менее 4 миллионов деклараций о доходах, а общая сумма собранного налога составила всего около i миллиарда долларов, то есть примерно 4% налогооблагаемого дохода.
Историк идей Исайя Берлин (см. Исайя Берлин. История свободы) в своем еженедельном официальном донесении из британского посольства отмечал, что это «законопроект о налоге беспрецедентного масштаба», и сообщал, что с его помощью планируется получить 7,6 миллиарда долларов. В 1942 г. впервые в Соединенных Штатах появился подоходный налог с широкой базой. В 1939 году семья из четырех человек с доходом 3000 долларов вообще не платила налоги, а в 1944 году она должна была заплатить 275 долларов; налог с семьи, имевшей доход 5000 долларов, вырос с 48 долларов до 755; налог с семьи, имеющей доход 10 000 долларов, увеличился с 343 долларов до 2245. Сумма собранного в 1939 году подоходного налога составила немногим более 1% доходов населения, а к 1945 году она перескочила за 11%.
Самым значительным с точки зрения будущих поколений итогом деятельности Фридмана в годы войны оказалось создание «чрезвычайно мощного механизма увеличения государственных доходов». Как указывает Герберт Штейн, этот механизм был настолько мощным, что в течение десятилетий после войны государственные доходы росли быстрее, чем ВВП, поскольку существовала зависимость между экономическим ростом и прогрессивными налоговыми ставками. По мере роста доходов у все большего числа налогоплательщиков повышались ставки подоходного налога. Такая динамика позволяла послевоенным администрациям наращивать расходы, время от времени снижая налоговые ставки без большого дефицита бюджета. Кроме того, удержание налога из заработной платы сделало налогообложение менее болезненным для плательщиков.
Еще более важно, что размеры налоговых сборов теперь «автоматически» колебались в соответствии с ситуацией: во время экономического спада налоговые поступления снижались, а когда экономика восстанавливалась, они снова возрастали. Таким образом, во время рецессии автоматически запускалось кейнсианское стимулирование, а в период роста экономики — кейнсианское сдерживание. Ирония судьбы состоит в том, что все это сделал возможным именно Фридман, ставший впоследствии — в годы правления Рейгана — главным поборником низких налогов и ограничения роли правительства (см. Милтон Фридман. Свобода выбирать).
Глава XIII. ИЗГНАНИЕ. ШУМПЕТЕР И ХАЙЕК ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Для Кейнса и многих его последователей, призванных на защиту своих стран, война стала временем интенсивной работы, чрезвычайного интеллектуального напряжения и беспрецедентного влияния. Для Шумпетера и Хайека Вторая мировая война, напротив, стала временем вынужденного бездействия, изоляции и изгнания. Они не были востребованы в интеллектуальном плане. Их не приглашали присоединиться к работе на войну, поскольку они были иммигрантами. Они остались в университетах, заполненных стариками, немощными, иностранцами и женщинами.
Шумпетер не скрывал своей горечи по поводу того, что американцы, категорически осуждая Германию и Японию, приняли Советский Союз как союзника, чем привлек к себе внимание ФБР, которое более двух лет расследовало его деятельность. Вместо того чтобы, подобно другим австрийским эмигрантам в Соединенных Штатах, так или иначе работать на войну, 56-летний Шумпетер изложил свои прогнозы в книге Капитализм, социализм и демократия, продемонстрировав, кроме всего прочего, яркий талант сатирика. Книга была опубликована в 1942 году, когда вера в свободное предпринимательство на Западе пошла на убыль. Один из рецензентов отметил, что, «предсказывая победу социализма, [Шумпетер] написал один из самых страстных гимнов во славу капитализма как экономической системы».
Когда осенью 1931 года Фридрих фон Хайек с семьей переехал в Лондон, он надеялся, что еще вернется в Вену. Но через два года осознал, что изгнание, вероятно, будет постоянным. В течение нескольких лет Хайек был во главе либерального экономического лагеря в приютившей его стране. Однако к тому времени, как в 1938 году он стал британским подданным, последователи покинули его. Вкладом Хайека в войну союзников против Гитлера стала Дорога к рабству. Для себя он определил это как «долг, от которого я не должен уклоняться».
АКТ ТРЕТИЙ. УВЕРЕННОСТЬ
Пролог. НИЧЕГО СТРАШНОГО
Еще до 1939 года нараставший страх войны вызвал огромный приток золота в США: европейские и азиатские инвесторы искали убежище для своих сбережений. В результате у американских банков было полным-полно денег, а процентные ставки были близки к нулю. Расходы федерального правительства выросли с 5% ВВП в 1939-м до почти 50%. Уровень безработицы к концу 1943 года стал заметно ниже 2%. Благодаря дефициту рабочей силы зарплаты выросли на 30% с учетом инфляции. В результате после четырех лет войны средняя американская семья потребляла не меньше, а больше, чем в 1939 г. Годовой объем производства (ВВП) рос почти на 14% в год. Контраст с Великобританией, где потребление на душу населения снизилось на 20%, был разительным.
Экономисты задумывались о том, что будет после войны. Реальную угрозу для послевоенного роста, по мнению Шумпетера, создавала направленная против предпринимателей политика, воплощенная в «новом курсе». И Шумпетер, и Хайек опасались, что и после победы правительства будут по-прежнему управлять производством и распределением, как в годы войны, в частности регулируя цены и заработную плату, практикуя дефицитное финансирование и взимая высокие налоги.
ГЛАВА XIV. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ. КЕЙНС В БРЕТТОН-ВУДСЕ
Цель Бреттон-Вудской конференции (лето 1944 г.) состояла в возрождении мировой торговли, стабилизации валют, решении проблем военных долгов и замороженных кредитных рынков. В самом широком смысле спасение означало восстановление и реконструкцию, возвращение к существовавшей до 1913 года глобализации, но с отказом от бытовавшего до Первой мировой войны мнения, что экономические механизмы работают автоматически. В отличие от британских мыслителей 1840-х годов, отстаивавших свободную торговлю, ни Кейнс, ни Фишер (а также ни Шумпетер, ни Хайек) не верили, что человечество автоматически — само по себе — движется к миру и прогрессу. Вмешательство правительств было необходимо, международное сотрудничество было обязательным. Никакая система не возникала спонтанно и не была саморегулируемой, вопреки распространенному до 1914 года мнению.
ГЛАВА XV. ДОРОГА ОТ РАБСТВА. ХАЙЕК И «НЕМЕЦКОЕ ЧУДО»
Соединенные Штаты приняли план Маршалла. Европа голодала и могла оказаться в коммунистическом лагере, так что план Маршалла стал естественным следствием Бреттон-Вудского соглашения и стремления Великобритании и США к созданию институтов, способствующих росту и стабильности в экономиках свободного мира.
ГЛАВА XVI. ИНСТРУМЕНТЫ УПРАВЛЕНИЯ. САМУЭЛЬСОН ЕДЕТ В ВАШИНГТОН
Пол Самуэльсон был «плодом» массовой еврейской эмиграции из России в Америку, экономического подъема на Среднем Западе в годы Первой мировой войны и динамичных двадцатых годов. Он родился в Гэри, штат Индиана, в 1915 году. В январе 1932 года Самуэльсон поступил в Чикагский университет, выбрал в качестве главного предмета математику. Через три года Самуэльсон пришел к выводу, что в экономике сможет достичь больших успехов, чем в математике. Он выиграл стипендию на обучение в аспирантуре и выбрал для продолжения учебы Гарвардский университет. В 1940 г. он защитил диссертацию «Основы экономического анализа».
Самуэльсон продвигал идеи макроэкономического подхода. Практический смысл новой «экономики в целом», или макроэкономики, заключался в том, что, если у людей нет работы, нужно сделать что-то в одном углу системы, например, с денежной массой, находящейся в обращении, или с налоговыми ставками, в предположении, что это окажет влияние на нечто в дальнем конце системы, а именно на занятость. Именно в этом состоял новаторский вклад Фишера и Кейнса в экономическую теорию.
Поскольку в этой новой макроэкономике большое внимание уделяется связям между различными частями экономики, а также косвенным и вторичным эффектам, она поневоле должна опираться на математику: без математики анализировать столь сложную систему просто невозможно. Время от времени возникают споры о том, полезно или вредно использовать математику для анализа экономических проблем.
В апреле 1948 года Самуэльсону удалось закончить учебник Экономика: вводный курс. В книге было много еретических высказываний и мало ссылок на традиционную классику. Описывая частную экономику, Самуэльсон вместо «невидимой руки» Адама Смита говорил о «машине без рулевого управления». А вместо того, чтобы рассматривать правительство как неизбежное зло, Самуэльсон называл его непременным атрибутом современности, поскольку «сложные экономические условия жизни обуславливают необходимость координации и планирования в масштабах общества», подчеркивая, что «современный человек уже не считает, что лучшее правительство — то, которое ни во что не вмешивается». Сбалансированный бюджет Самуэльсон считал устаревшей маниакальной идеей и объяснял студентам, что «не существует ни технических, ни финансовых причин, не позволяющих странам, фанатично преданным дефицитному бюджетному финансированию, продолжать такую политику до конца нашей жизни и даже после нее».
Самуэльсон начинает с того, как образуется, распределяется и расходуется национальный доход и как принимаемые правительством решения по налогообложению и расходованию средств, влияют на частную экономику. Эти темы «важны для понимания послевоенной экономической системы» и, кроме того, «наиболее интересны людям». Самуэльсон изменил обычный порядок, поместив макроэкономику в первую часть книги, а традиционные темы, такие как теория фирм и потребительского выбора, — во вторую часть.
ГЛАВА XVII. ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ. РОБИНСОН В МОСКВЕ И ПЕКИНЕ
Европа избежала мальтузианской ловушки всеобщей бедности и жизни впроголодь, обеспечив всего лишь одно-двухпроцентное превышение темпов экономического роста по сравнению с темпами роста населения. В 1952 году в Китае, где тогда проживала пятая часть населения планеты, средний доход на душу населения был примерно вдвое меньше, чем в Африке, и составлял всего 5% от американского показателя. Уровень жизни в Индии, в которой жило 15% мирового населения, был лишь незначительно выше?
Победа Советского Союза над Германией, ведущей промышленной державой Европы, во Второй мировой войне, по-видимому, убедила Джоан Робинсон в том, что социализм — кратчайший путь к индустриализации. В 1956 году Робинсон опубликовал книгу «Накопление капитала». Роберт Солоу, кейнсианец из Массачусетского технологического института, в том же году опубликовавший свою статью, посвященную экономическому росту — за которую в 1987 году он получил Нобелевскую премию, — нанес Робинсон смертельный удар: «Я думаю, в экономике Джоан нет ничего кейнсианского… ни в «Накоплении капитала»… ни в любой другой из этих работ я не вижу ничего, что уходило бы корнями в теорию Кейнса или было вдохновлено им».
Солоу не только предложил изящную теорию, но и продемонстрировал потрясающий эмпирический результат: удвоение производительности в расчете на одного рабочего, имевшее место в США за период с 1909 по 1949 год, на девять десятых было обусловлено не накоплением физического капитала и не улучшением здоровья и повышением уровня образования рабочей силы, а техническим прогрессом. То, что экономические условия, способствующие внедрению инноваций, имеют большее значение, нежели существующая совокупность заводов и оборудования, категорически противоречило основной посылке Робинсон, не говоря уже о посылке, лежавшей в основе широко воспроизводимой советской модели (Неоклассическая модель экономического роста Солоу и золотое правило накопления).
ГЛАВА XVIII. СВИДАНИЕ С СУДЬБОЙ. СЕН В КАЛЬКУТТЕ И В КЕМБРИДЖЕ
Существует ли конфликт между правами индивидуума и экономическим благосостоянием? В 1971 году Джон Ролз опубликовал Теорию справедливости, которую принято считать философским обоснованием современного государства всеобщего благосостояния. В отличие от правила Джереми Бентама «наибольшее благо для наибольшего числа индивидуумов», «принцип различия» Ролза гласит, что справедливое общество должно максимизировать благосостояние самых бедных категорий населения. Эта идея, конечно, совершенно утилитарная. Но основное внимание Ролз уделяет правам личности, которые, по его мнению, имеют приоритет над материальным благополучием, и которые экономисты по установившейся традиции игнорируют.
Оптимальным состоянием, утверждал итальянский экономист XIX века Вильфредо Парето, является такое, в котором уже невозможно сделать кому-то лучше, не сделав другому хуже. Другими словами, это общество, в котором использованы все бесконфликтные возможности увеличения общей полезности. Но Амартия Сен показал, что даже этот, казалось бы, безобидный критерий может вступать в конфликт с правами личности. Если для многих людей понятие благополучия предполагает ограничение свободы других людей (мусульманские священнослужители счастливее, если девочкам запрещено учиться; католические монахини чувствуют себя лучше, если аборт считается преступлением; родители поддерживают идею запрета рекреационных наркотиков), свобода выбора может противоречить оптимальности по Парето.
Хотя экономическая наука не полностью впитала мысль Сена, сегодня экономисты все же чаще задумываются о том, что остается за скобками, когда они используют ВВП для измерения материальных выгод. В частности, они стали более осторожно относиться к отождествлению ВВП с благополучием (см. ВВП ≠ качеству жизни).
Благополучие создается не товарами как таковыми, но деятельностью, для которой они приобретаются, утверждал Сен. Исходя из этого он разработал альтернативные показатели благосостояния, в частности индекс развития человеческого потенциала ООН (рис. 1).
Рис. 1. Мировая карта ИРЧП членов ООН за 2013 год (данные 2012 года)