Американский лингвист, публицист, философ Ноам Хомский считается одним из наиболее влиятельных из ныне живущих интеллектуалов. Ярый и последовательный критик политической тирании, анархист Хомский анализирует роль государства от его истоков до современности и обозначает векторы его будущего развития. Он считает одинаково регрессивными идеологии государственного социализма и государственного капитализма, а государство будущего связывает с развитием либертарианства как логического продолжения идей классического либерализма. В основе этой книги лежит выступление в Центре поэзии, Нью-Йорк, 16 февраля 1970 года. Ранее я читал Ноам Хомский. Как устроен мир.
Ноам Хомский. Государство будущего. – М.: Альпина нон-фикшн, 2012. – 104 с.
Скачать конспект (краткое содержание) в формате Word или pdf
Купить цифровую книгу в ЛитРес, бумажную книгу в Ozon или Лабиринте
Какова роль государства в развитом индустриальном обществе? Чтобы ответить на этот вопрос, для начала, я думаю, следует обозначить в качестве рамок обсуждения четыре теоретические позиции. Назовем эти позиции: первая — классический либерализм, вторая — либертарианский социализм, третья — государственный социализм, четвертая — государственный капитализм. Рассмотрим каждую по очереди.
Классический либерализм. Основная идея классического либерализма заключается в оппозиции ко всем формам государственного вмешательства в личную и социальную жизнь, кроме предельно ограниченных и минимальных. Одно из самых ранних и наиболее блистательных толкований этой позиции содержится в книге Вильгельма фон Гумбольдта О пределах государственной деятельности, написанной в 1792 г., но опубликованной лишь шестьдесят лет спустя. С точки зрения Гумбольдта, государство стремится «превратить человека в инструмент обслуживания собственных, произвольно выбранных целей, никак не учитывающих его собственные намерения», а поскольку люди по своей сути — свободные, ищущие, самосовершенствующиеся существа, следовательно, государство — глубоко антигуманный институт. В следующем веке идеи Гумбольдта развили Маркс, Бакунин, Милль (подробнее см. Джон Стюарт Милль. Рассуждения о представительном правлении).
Для Гумбольдта главное достояние человека — это его свобода. Всё, что идет не от свободного выбора человека, а делается в результате руководящих указаний, не становится частью его существа, а остается чуждым его природе; он исполняет все это не с истинной человеческой энергией, а лишь с механической точностью.
Таким образом, Гумбольдт утверждает, что человек рожден для того, чтобы познавать и творить. Это весьма поучительно и интересно в сравнении с рассуждениями Маркса об «отчуждении труда, когда труд навязан работнику извне… а не является частью его природы, так что он не реализует себя… и чувствует себя несчастным, физически истощенным и морально униженным…» именно отчужденный труд «отбрасывает одних рабочих к варварским видам работы, а других превращает в машины», лишая человека его «родового характера», его «свободной сознательной деятельности» и «продуктивной, плодотворной жизни».
Роберт Такер, со своей стороны, очень верно заметил, что Маркс рассматривал революционера, скорее, как разочарованного производителя, нежели как неудовлетворенного потребителя. И вся его намного более радикальная критика капиталистических производственных отношений вытекала непосредственно (и часто облекалась в те же самые слова и фразы) из либертарианской мысли эпохи Просвещения. По этой причине, я думаю, можно сказать, что классические либеральные идеи по своей сути — хотя и не в том виде, который они обрели сейчас, — являются крайне антикапиталистическими.
Значительно опередив свое время, Гумбольдт представляет анархическое видение, которое, наверное, соответствует следующей стадии развития индустриального общества. Быть может, когда-то наступит день, когда все эти направления соединятся в основе либертарианского социализма.
Либертарианский социализм. Анархизм бывает всех цветов радуги, но меня интересует конкретный вариант, а именно анархизм Бакунина, который писал в своем манифесте 1865 г.: «Чтобы быть анархистом, нужно прежде стать социалистом». Меня интересует анархизм Адольфа Фишера, одного из мучеников Хеймаркетской бойни 1886 г., считавшего, что «каждый анархист является социалистом, но не каждый социалист обязательно анархист». Последовательный анархист должен противостоять частной собственности на средства производства. Такая собственность, как верно заметил Прудон, разумеется, есть форма воровства. Но последовательный анархист будет выступать и против «организации производства государством. Это означает государственный социализм, когда производством управляют государственные чиновники, а в торговле руководят менеджеры, ученые и служащие.
Хеймаркетская бойня — события на площади Хеймаркет в Чикаго 4 мая 1886 г. 1 мая 1886 г. в Чикаго прошла многотысячная демонстрация рабочих с требованием установления 8-часового рабочего дня. Рабочие начали забастовку, носившую поначалу мирный характер. Первые жертвы появились в результате столкновений с полицией и штрейкбрехерами 3 и 4 мая в Чикаго. Затем во время митинга на Хеймаркет-сквер неизвестный бросил бомбу, от взрыва которой погибло несколько полицейских. Террориста (или провокатора) так и не нашли, однако суд приговорил семерых рабочих вожаков к смерти, восьмого — к 15 годам тюрьмы. Массовые протесты в США и Европе вынудили власти штата Иллинойс заменить двоим казнь на пожизненное заключение, еще один за день до казни погиб в тюрьме при невыясненных обстоятельствах, а четверо оставшихся были повешены 13 ноября 1887 г. Шесть лет спустя новый губернатор штата освободил заключенных, признав их невиновными во взрыве бомбы. В память об этих событиях Федерация труда Соединенных Штатов постановила ежегодно отмечать 1 мая рабочими демонстрациями.
Радикальный марксизм, который Ленин назвал «детской болезнью левизны», сливается с анархистскими течениями. Социалист-революционер отрицает, что государственная собственность может привести к чему-то, кроме бюрократического деспотизма. Мы видели, почему государство не может демократически контролировать производство. Демократически управлять и владеть производством могут лишь сами рабочие, посредством управленческих комитетов, которые сформированы путем выборов в рабочей же среде.
Было бы крайне наивно игнорировать настойчивые предупреждения Бакунина о том, что «красная бюрократия» окажется «самой отвратительной, мерзкой, гнусной и самой опасной ложью нашего века».
Контраргументы. Против подобной социальной структуры в сложном, высокотехнологичном обществе есть контраргументы, и я разделяю их на две основные категории. В первом случае утверждается, что такая организация противоречит человеческой природе, во втором — что она несовместима с требованиями «эффективности».
Довольно часто спрашивают: если люди действительно желают свободы, хотят ли они ответственности, которая ее сопровождает, или они предпочтут, чтобы ими правил великодушный хозяин? Двести лет назад Руссо писал: «Я знаю, что [те, кто отказался от свободы] не устают превозносить мир и спокойствие, которыми они наслаждаются в своих оковах… Но когда я вижу, что другие жертвуют удовольствиями, покоем, богатством, властью и даже самою жизнью, чтобы сохранить только это достояние, к которому с таким пренебрежением относятся те, кто его потерял… когда я вижу, как толпы совершенно нагих дикарей презирают наслаждения европейцев и не обращают внимания на голод, огонь, железо и смерть, чтобы сохранить свою независимость, я понимаю, что не рабам пристало рассуждать о свободе» (подробнее см. Жан Жак Руссо. Об общественном договоре).
Действительно ли демократический контроль над индустриальной системой на уровне ее самых элементарных функциональных единиц несовместим с эффективностью? Кто-то, например, говорит, что централизованное управление — технологический императив, однако я считаю, что при внимательном рассмотрении этот довод оказывается чрезвычайно уязвимым.
Людвиг фон Мизес еще в 20-е годы XIX в. показал, что социализм невозможен экономически (см. Людвиг фон Мизес. Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории) — Прим. Багузина
Государственный социализм и государственный капитализм. Демократическая система при капиталистической демократии ограничена в лучшем случае узкой сферой полномочий. И даже в пределах этой узкой сферы на нее огромное влияние оказывает концентрированная частная власть и авторитарная, пассивная модель мышления, навязанная автократическими институтами, например, предприятиями. Капитализм и демократия в конечном итоге несовместимы. Во всех парламентских демократиях роль парламента в формировании политики ослабевала и шла на убыль со времени окончания Второй мировой войны. Могущество исполнительной власти постоянно растет по мере того, как функции планирования в государстве становятся все более важными.
Сенатор Ванденберг двадцать лет назад выражал опасение, что глава исполнительной власти Америки со временем станет «главнокомандующим номер один на Земле». Он был прав. Наиболее четко это проявилось в феврале 1965 г., когда решение о полномасштабном военном вмешательстве во Вьетнаме было принято с циничным пренебрежением к ясно выраженной воле избирателей (подробнее см. Оливер Стоун, Питер Кузник. Нерассказанная история США).
К несчастью, вы не сможете отозвать этих негодяев, поскольку вы их и не избирали. Руководители корпораций, корпоративные юристы и т. п., составляющие подавляющее большинство в исполнительной власти, которая обслуживается преимущественно классом чинуш с университетским образованием, остаются у власти независимо от вашего голосования. Например, Роберт Макнамара говорил: «… здравый смысл можно определить, как централизацию принятия решений в верхних эшелонах управления. Участие народа в принятии решений угрожает свободе и противоречит здравому смыслу».
Джордж Болл объяснял, что проект создания интегрированной мировой экономики во главе с американским капиталом — иными словами, империи — не идеалистическая фантазия, а трезвый прогноз. Посредством таких транснациональных корпораций, считает Болл, можно использовать мировые ресурсы с «максимальной эффективностью», а их международные операции и рынки сбыта по всему миру в конечном итоге находятся под защитой американских вооруженных сил.
Чем угрожает коммунизм этой системе? Исследование Фонда Вудро Вильсона и Национальной ассоциации планирования под названием «Политическая экономия американской внешней политики» видит угрозу коммунизма в том, что он ослабляет готовность и способность экономически слаборазвитых стран функционировать в мировой капиталистической экономике подобно, например, Филиппинам — стране, развившей после семидесяти пяти лет американской опеки и доминирования колониальную экономику классического типа.
Следует добавить к этой картине еще одну, последнюю составляющую, а именно — непрерывную милитаризацию американского общества. Все это хорошо описал историк бизнеса Альфред Чандлер. Вот что он говорил об экономических уроках Второй мировой войны: «Государство потратило гораздо больше, чем мог бы предположить даже самый ярый последователь Нового курса. Большая часть продукции, на производство которой были потрачены эти средства, была уничтожена или оставлена на полях сражений в Европе и Азии. Но возросший в результате этого спрос принес нации период процветания, подобного которому мы никогда прежде не знали».
К этому надо добавить, что последующая холодная война привела к еще большей аполитичности американского общества и создала такую психологическую среду, в которой государство имеет возможность вмешиваться в экономику — отчасти через финансовую политику, отчасти посредством общественных работ и государственных служб, но в огромной степени, разумеется, через военные расходы.
Самуэль Даунер, вице-президента LTV Aerospace объяснял, почему послевоенный мир должен опираться на военные заказы: «Мы будем увеличивать расходы на оборону до тех пор, пока не догоним и не обгоним этих ублюдков в России».
Разумеется, «эти ублюдки» ни в коей мере не опережают нас в этой смертоносной и циничной игре, но это не особенно мешает таким утверждениям. Холодная война – это способ внутреннего контроля, инструмент насаждения паранойи и психоза, когда налогоплательщики охотно обеспечивают колоссальный поток субсидий для технически развитых отраслей американской промышленности и корпораций.
Во многих смыслах американское общество и в самом деле открыто, и либеральные ценности в нем сохраняются. Тем не менее, как это прекрасно известно беднякам и чернокожим и другим этническим меньшинствам в этой стране, либеральный слой крайне тонок. Марк Твен однажды сказал, что «милостью Божьей мы в Америке получили три неоценимых дара: свободу слова, свободу совести и — благоразумие, удерживающее нас от того, чтобы ими пользоваться».
Если бы мы перестали соглашаться с тем, что нами управляют (что, я думаю, мы и должны сделать), мы перестали бы позволять этим людям и интересам, которые они представляют, и управлять американским обществом и навязывать нам их концепцию миропорядка и представления о правильном политическом и экономическом развитии.